Смелость
быть собой
(«Великая
свобода», реж. Себастиан Майзе, Австрия-Германия, 116 мин.)
Если вы думаете, что геев
притесняли только в Советском Союзе и притесняют в современной России, то вы ошибаетесь.
Оказывается, например, в послевоенной Германии (притом, я две трети фильма
примерно думал, что мне показывают ГДР, только потом, из реплики героев, из
предложения одного другому сбежать как раз в эту самую ГДР, стало понятно, что
нет, речь о Западной Германии) тоже существовала натурально статья Уголовного
кодекса, предусматривавшая тюремное заключение для геев. Потом, уже сильно в
шестидесятых годах её отменили, об этом фильм тоже говорит, но это было потом.
Главный герой «Великой
свободы» Ханс в исполнении самого, пожалуй, харизматичного из ныне живущих
немецких актёров (да, при живых Кристофе Вальце и Тиле Швайгере) Франца Роговски – как раз
гомосексуалист, постоянно попадающий по этому закону в тюрьму. Из фильма
неявно, но всё-таки понятно, что теоретически можно свои пристрастия скрыть и
тогда, может быть, тебя и не тронут, но Ханс – бескомпромиссный молодой человек,
и скрывать своё «я» не собирается. Собственно, кино отчасти об этом. Ханса
бьют, унижают, арестовывают, делают с ним многое из того, что обычно делают с
людьми, не вписывающимися в стандарт (надо сказать, что тут у персонажа Роговски раздолье
– помимо сексуальной ориентации он может похвастаться много ещё чем, что в этот
самый стандарт никак не укладывается), а он не то, что не ломается, а даже как
будто бы и не гнётся. В каком-то смысле он неожиданно напоминает булгаковского
Иешуа, не в религиозном контексте, а вот в том плане, что он всех способен
оправдать, каждый человек, унижающий его и причиняющий ему физическую боль,
как-то может быть понят и поступки его рассмотрены под тем углом зрения, который
перестанет делать из него изверга и агрессора.
Ханс напрямую этого,
конечно, не высказывает, но по всему, по мимике, по выражению лица, по взгляду
в глазах Роговски – читается именно это.
И ещё, разумеется, «Великая
свобода» - это фильм о любви. В этом смысле всё чуть более банально. Любовь,
которая случается у Ханса в тюрьме, оказывается сильнее всего, сильнее всех его
жизненных неурядиц и даже сильнее постановлений правительства страны, как, собственно,
и должно быть.
Финальный твист сюжета
можно было бы понимать и по-другому, можно было бы подумать об одиночестве и жизненной
наполненности, которой Ханс в данных
условиях испытать не может. Можно было бы об этом говорить, но мне кажется, что
пачка табака, которую покупает Ханс непосредственно перед последней сценой фильма,
эту интерпретацию опровергает. И мы действительно видим пример любви, любви
немного разрушительной, немного невозможной, в том смысле, что невозможно
делать что-либо другое, постороннее, с этой любовью не связанное, она всё время
будет присутствовать на периферии сознания, будет вторгаться с этой периферии
на основную орбиту и вынуждать действовать, пусть иррационально и даже
саморазрушительно, но с иллюзией того, что эти действия помогут приблизить
счастье или, если принять за аксиому факт о его невозможности, хотя бы его
видимость, факт нахождения рядом с объектом своей любви ли, страсти ли, не всё ли
равно.
И это и есть великая
свобода, а не та, что вне тюрьмы.
Комментариев нет:
Отправить комментарий