Невыносимая обыденность смерти

Невыносимая обыденность смерти

(«Утёйя, 22 июля», реж. Эрик Поппе, Норвегия, 90 мин.)

П.И.Филимонов

Фильм норвежского режиссёра Эрика Поппе «Утёйя, 22 июля» - о том, что произошло на норвежском острове Утёйя 22 июля 2011 года. Ну, если вдруг кто-то случайно забыл, Брейвик, детский лагерь, 77 убитых. Создатели фильма, правда, утверждают, что фильм – это художественный вымысел, но очевидно, что он всё-таки сделан на основе реконструкции реальных событий. Единственное, что сильно бросается в глаза, уши и другие части тела, это то, что имя и фамилия террориста в фильме не упоминаются ни разу. То ли авторы фильма пытаются следовать модели забвения Герострата (как известно, исторически не удавшейся), то ли это такой художественный ход, потому что, на самом деле, для суда и юридических инстанций, может быть, и важно, кто это совершил. Для художественного же высказывания, полагаю, это совсем не важно.

Фильм «Утёйя, 22 июля» длится 90 минут, ровно полтора часа. из этих 90 минут приблизительно 70-75 минут нам показывают паникующих, смертельно напуганных, умирающих детей. Потому что, хотя исторические источники и говорят нам о том, что в молодёжном лагере правившей на тот момент в Норвегии Рабочей партии находились люди в возрасте от 14 до 25 лет, на экране самому старшему из персонажей на вид можно дать лет 18, максимум, 19.

И вот в связи с этом, в связи с тем, как снят этот фильм (не задаваясь вопросом, зачем он снят именно так) мне хотелось бы поразмышлять не о терроре вообще, не о людях, которые совершают подобное, даже не о режиссёре Эрике Поппе. А о зрительской реакции на такое неоднозначное зрелище.

По сути, тебе показывают бойню. Ты знаешь, что в течение полутора часов один вооружённый человек довольно методично истреблял невооружённых подростков, юношей и молодых людей. В отличие от персонажей фильма, ты знаешь, что происходит и чем всё закончится. Я не знаю, существуют ли на самом деле описанные Виктором Пелевиным и не только им SNUFF-фильмы, но в какой-то момент показалось, что это что-то, к ним близкое. В фильме не происходит ничего, кроме убийства и попыток убежать от него, скрыться от него на маленьком островке, где особенно некуда бежать и скрываться. И, несмотря на то, что я был не слишком выспавшийся и после некоторого уик-эндного пике, что обычно ведёт к непроизвольному засыпанию в кинотеатрах, в этот раз я смотрел во все глаза. Оторваться было решительно невозможно. Картины обыденной, хотя и внезапной, смерти завораживают. Тебе как бы и неприятно всё это смотреть, и даже местами где-то противно, но ты всё равно смотришь. Смотришь и разве что гадаешь, кто из персонажей фильма спасётся, а кто нет. Да, для этого, авторы фильма довольно простыми средствами, видимо, вводят тебя во вполне определённое эмоциональное состояние. Но какая разница. Теоретически – теоретически – как современный там я не знаю, гуманист, противник насилия и всё такое, ты должен встать и уйти с показа этого фильма. Потому что это не Квентин Тарантино с его брызжущей во все стороны бутафорской кровью, когда трупешники летят во все стороны весело и задорно. Это такой почти реальный аттракцион – побывай на острове Утёйя 22 июля 2011 года, правда с гарантированным выживанием. Реалистичнее прямо некуда. А взрослеющие на глазах, чтобы тут же моментально преодолеть все стадии жизни вплоть до самого небытия дети невольно напоминают «Иди и смотри» Элема Климова, самый страшный фильм о Второй Мировой войне, виденный лично мной. Но – нет. Ты не уходишь. Ты смотришь в этот экран как заворожённый и не можешь отвести глаз. Если интенция Эрика Поппе была показать зрителям, что вот такие неназываемые террористы берутся из каждого из нас, то она сработала.

Я закончил, как сказал Андерс Беринг Брейвик, сдаваясь полиции.

     

Это не трубка

Это не трубка

(«Лето», реж. Кирилл Серебренников, Россия-Франция, 126 мин.)

П.И. Филимонов

Через десять дней на наши экраны выходит кем-то долгожданный, много анонсированный и вообще уже успевший нашуметь фильм Кирилла Серебренникова «Лето». Так случилось, что я посмотрел этот фильм в начале июня в городе, без которого этого фильма не было бы, и какое-то время копил в себе эмоции, чтобы поделиться ими в преддверии премьеры его здесь у нас. Я, в общем и целом, представляю себе реакцию на этот фильм чуть ли не поимённо, у людей, которые обязательно будут о нём высказываться в фейсбуке, потому что более важной трибуны у нас же нет. Поэтому я выскажусь сейчас и для себя тему закрою.

Мне фильм «Лето» понравился. Понравился тем, как он снят, понравился атмосферой, понравился тем, за что, как мне кажется, и произошло с Кириллом Серебренниковым то, что с ним произошло – абсолютной свободой высказывания. При этом в какой-то момент отчётливо пришло понимание вот чего. Есть знаменитая картина Магритта «Вероломство образов», на которой изображена курительная трубка, и написано, что это не трубка. Вот мне кажется, что в фильме «Лето» есть что-то от Магритта. Мы видим на экране человека, изображающего Виктора Цоя, мы видим на экране человека, изображающего Майка Науменко, видим человека, изображающего Андрея Панова, эпизодически появляется ещё один человек, изображающий, например, Бориса Гребенщикова и так далее, и тому подобное. И всё-таки это не байопик про Виктора Цоя, Майка Науменко или кого бы то ни было ещё.

Это, как мне кажется, отчасти фильм про свободу творчества, про некие универсальные культурные коды, заложенные в нас (оттого в фильме так много звучит западной музыки, и как звучит, это, конечно, заслуживает отдельного внимания). Это фильм про культуру вообще, про ценности фундаментального характера, которые вот лично в мою жизнь первыми принесли как раз эти самые неумелые, неуклюжие и вторичные советские рокеры, те ценности, которые сейчас в русскоязычном культурном пространстве вдруг с какого-то перепоя стали подвергаться сомнениям и противопоставляться вечному особому пути и загадошной душе именно через «ш».

Это фильм о том, что Россия – простите, Европа. Или, во всяком случае, так бы очень хотелось Кириллу Серебренникову и тем людям, которые сочиняют музыку, рисуют картины и пьют много алкоголя в его новом фильме.

Это фильм о том, что шанс не просрать всё был, и наверное, даже ещё остаётся, но для этого, кажется, нужно провести над собой какую-то существенную операцию, вспомнить, в конце концов, что «ты был когда-то битником» и что для того, чтобы претвориться в легенду, есть такая версия, не обязательно засыпать за рулём автомобиля или получать по голове в пьяной драке.

Но это и фильм о невозможности всего этого, на что недвусмысленно указывает герой Александра Кузнецова своими репликами. «Этого не было». Не было, потому что люди есть люди, потому что они поставлены в такие обстоятельства, которые минимизируют в них людское, ну и ещё потому, что слишком у Серебренникова получилось красиво, слишком романтично, слишком по-киношному. Не «Перемен», а «Я посадил дерево». Не электричество, а акустика. Собственно, почему это и не трубка – её нельзя взять и закурить.

Пятнадцать минут скорби

Пятнадцать минут скорби

(«Жалость», реж. Бабис Макридис, Греция, 97 мин.)

П.И.Филимонов

Фильм греческого режиссёра Бабиса Макридиса «Жалость», как мне показалось, о том же, о чём говорил Энди Уорхол, когда говорил о пятнадцати минутах славы, выпадающих на долю всех и каждого в наше изменившееся время. Только в чуть более причудливой конфигурации. Если смысл высказывания Уорхола, упрощая, можно свести к тому, что век информационных технологий ознаменовался до какой-то степени если не роланбартовской смертью автора (упрощая, молодец, да!), то, во всяком случае, размыванием его образа до такой степени, что каждый из многомиллиардного человечества в какой-то момент своей жизни станет автором-акционистом, к которому, пусть на короткое означенное время, будет приковано внимание планеты всей – или какой-то её части – то Макридис, конечно, извращает эту сентенцию.

По Макридису, человеку нужно внимание. И не ироническое внимание постоянно подстёбывающих приятелей, не занудное ровное внимание семьи и коллег, а искреннее, участливое внимание, направленное на него как личность страдающую в этом полном страдания мире. И самый естественный и простой способ получить эти пятнадцать, в общей сложности, минут внимания – это пережить смерть кого-то из близких. Ну или умирание, попадание в кому, что для главного героя фильма до какого-то момента приравнивается к смерти. Все будут тебе сочувствовать, все будут проявлять участие и оказывать мелкие знаки внимания. Жалость к себе может достичь небывалых высот, выплёскиваться в ежедневных – по графику – слезах, от которых, несомненно, становится легче и появляется возможность прожить этот наступивший день, как-то волоча на себе бремя своего горя. Человек, так близко соприкоснувшийся со смертью, в глазах окружающих выглядит как человек, которого надо оберегать и ни в коем случае не оставлять одного, к которому нужно проявлять сердечность и участие.

И главный герой фильма (здесь уместно упомянуть играющую значительную роль в повествовании его собаку Коки) привыкает к подобным проявлениям, у него вырабатывается практически павловская потребность в сочувствии, участии и внимании окружающих. Поэтому, когда его жена выходит из комы, и действительность съезжает в сторону обыденности, его рефлексам наносится почти непереносимый удар. Он продолжает автоматически искать сочувствия и участия, но уже не находит их, потому что его пятнадцать минут закончились, и он вернулся в сонм обычных миллиардов обитателей планеты Земля, которые друг друга не слишком колышут. Но раз попробовав чёрной икры (или, в нашем случае, апельсинового пирога) очень трудно возвращаться к спинке минтая (я не знаю, к творожным карманчикам, хотя это кто что больше любит).

Примерно с середины фильма развязка его становится предсказуемой ну или, скажем, частично предсказуемой. Видимо дело ещё и в том, что подсаженный на проявления участия организм требует всё больших и больших доз, и кажется ему, что количество в данном случае есть верный путь перехода в качество.

Макридис шутит с тем, с чем, казалось бы, в приличных обществах шутить не принято. Даже не со смертью как таковой – уж чёрных-то комедий понаснимали видимо-невидимо – сколько со скорбью, с горем остающихся, с соболезнованиями окружающих. Шутит офигенно смешно и тонко, хотя, конечно, и цинично.

Не могу отдельно не порадоваться за Коки, который выплыл, уж заспойлерю вам этот момент. Почему-то в этом фильме особенно верно то утверждение, что животных жальче, чем людей.